Александр Солдатов: Вы же знали все эти случаи в 90-е годы и в 80-е, и тогда вас это к таким выводам не приводило, наверное.
Протодиакон Андрей Кураев: Много зависит от того, под каким соусом это подаётся, с чьей позиции. Это сейчас я рефлексирую и понимаю, что я оказался в самом гнезде этих товарищей. То есть такие карьерно ориентированные монахи, которые со мною учились, как теперь я понимаю, похоже, были из этого клуба, многие из них. И от них я эти шутки и намеки слышал. Меня они в свои «таинства» не посвящали, но какие-то шутки на эту тему постоянные были, рассказы, и так происходила некая банализация зла.
У меня в памяти такой эпизод: я только поступил в семинарию… Буквально: сентябрь – поступление, а вот уже ноябрь подарил нам длинные каникулы: в 86-м году 7 ноября пришлось на пятницу, и поэтому нерабочими оказались целых три дня. На моем курсе семинарии учился был настоящий живой иеромонах, причём приходской, не из лавры. Отец Георгий Дегтярев уже был иеромонахом, когда поступил в МДС. Он продолжал служить на приходе в Тейково, в глубинке Ивановской области, но при этом не был заочником. То есть поскольку в его сельском храме на буднях делать нечего, он лишь на субботу-воскресенье уезжал к себе на приход, а в будние дни сидел с нами за партой и учился. (последюущая жизнь этого прихода тут https://diak-kuraev.livejournal.com/1630572.html).
Он был моим ровесником, может быть, даже на год помладше, чем я. И вот он пригласил часть нашего класса к себе: «Ребята, приезжайте ко мне на вот эти ноябрьские праздники». Для меня это было жутко интересно, потому что я москвич, домосед, я страны не знал, а здесь такая возможность поехать в глубинку поехать, да еще на живой приход посмотреть! И вот он в один из дней нашего гостевания о. Георгий возит нас по округе. Где-то храмы заброшены, но где-то теплится какая-то жизнь. Заезжаем в одно село – там стоит явно действующий храм-красавец, но мы проезжаем мимо, и о. Георгий не знакомит с местными священниками. В машине идёт обсуждение этого прихода, и вдруг мелькает такая реплика: «А здесь у нас крепкая монашеская семья». Все захихикали. Я по наивности спрашиваю: «А что это значит?». Выясняется, что тут монаха служат, и они, кроме того, ещё и какого-то мальчика усыновили и совместно им пользуются. И тут я, поняв, о чём речь, спрашиваю, как же так можно, как же они могут служить? В ответ я услышал абсолютно спокойную реплику: «Ну а какие проблемы? Они просто другу исповедуются перед литургией и отпускают друг другу грехи».
Потом этот сюжет я уже услышал в фильме «Дети священника» - замечательном фильме, снятом хорватским режиссёром по польской литературной основе. Там финале умирает священник умирает, и оказывается, что весь фильм это его предсмертная исповедь. В последнем кадре в окоем камеры выходит другой священник, присланный из епархии для принятия исповеди собрата и говорит: «Ну отец, ты же знаешь, какие слова я должен произнести». И тут вдруг умирающий священник его останавливает: «Не надо. Что пользы в том, что мы без конца отпускаем друг другу грехи?». И по сюжету всего фильма это очень оправдано… Но это уже потом, это на другом уровне осмысления. А тогда меня по молодости, эта формула меня и ужаснула и рассмешила. Те мои собеседники все же имели много больший опыт жизни в церкви, чем я, недавно крестивший неофит, вообще впервые в жизни увидевший сельский приход. Рядом сидят более старшие товарищи, более церковные, с детства иподиаконы всяких знатных архиереев знатных, и они спокойно это обсуждают, их это не фраппирует. Ну ладно. Наверно, просто мне надо достигать той же меры бесстрастия и неосуждения…
- Вот как раз вопрос из чата поступил, который можно с этой темой связать. Наверное, Вы с пониманием относитесь к современному феномену разочаровавшихся священников? Тут приводятся разные имена: Анцибор, Свердлов и другие, которые открыто заявляют о прекращении служения, расцерковлении, кто-то даже об утрате веры. Будет ли набирать обороты это явление?
- Русская Церковь в своем возрождении похожа на воздушный шарик: пока он маленький, рисунок мишки или поросёнка на нем кажется масеньким. Когда же шарик раздувается, то маленький поросёнок превращается в большую свинскую морду. Ну точно так же у нас - всего становится больше. Больше монастырей, больше семинарий, больше ЮТуб-каналов церковных и так далее, и тому подобное. И в том числе, конечно, возрождается классический сюжет – расстриги. Я ещё лет десять назад помог в создании фильма на эту тему. Конечно, он не был на экранах, но в интернете, кажется, можно найти. «Расстриги» – так и называется. Там я подсказал несколько имён, несколько вопросов как раз для авторов этого фильма.
Тема серьёзная. Она, конечно, отличается от того, что было в былые времена, до революции. Сегодня это вообще серьёзный вопрос, скажем так.
- Это вопрос о смене эпох, я бы сказал. Я не хочу говорить о статистической тенденции, меня больше интересует, является ли это неким духом времени, модной тенденцией?
- Нет, это гораздо более серьёзно, чем мода. Речь идёт о серьёзной вещи. О претензии на всецелый контроль над жизнью человека. Это касается темы семьи и брака. Скажем, традиционная христианская модель брака – один брачный союз на всю жизнь – известна. Если этот брачный союз в перспективе продлится где-то 20 лет (в Средние века особо дольше не жили) то тогда понятно. А сегодня впереди может быть у супругов 80 лет жизни, и совсем не очевидно – смогут ли и должны ли они все эти небозримые годы быть вместе.
Другая часть этого вопроса: можно ли человеку дать профессию на всю жизнь в условиях динамично меняющегося общества, культуры и в условиях большой продолжительности жизни? Чему учат человека сегодня в школе, в университете? Если он что-то вызубрит, то, что он вызубрил, довёл до автоматизма, уже через 10-15 лет может оказаться совершенно ненужным. А впереди у него может быть еще полвека работоспособности… Это серьёзный вопрос, предмет для серьёзной дискуссии среди педагогов, психологов и социологов.
Дальше перейдём к нашей области. Вот мне, скажем, очень нравится у католиков идея о том, что можно приносить временные обеты. Тот же обет, скажем, целомудрия, дать не на всю жизнь, а на три года. А там посмотрим. У нас если ты поступил послушником (если даже не трудником) в монастырь, а потом всё-таки ушёл, то тебя будут виноватить, виктимизировать всю жизнь. Мол, ты предатель и так далее.
Это касается и вопросов священного сана. В принципе, православие в этом смысле мягче, чем католичество, потому что у нас есть опция, которой нет у католиков, которой нет и в нашем каноническом праве, но в реальности она есть, - это временный запрет на священнослужение. Помню, лет 10 назад об этом попросил отец Иван Охлобыстин. Он сам обратился к только что избранному Патриарху Кириллу,: «У меня такая сложная ситуация, есть масса кинопроектов, которые мне интересны, а мой настоятель отец Дмитрий Смирнов не выплачивает мне содержание, на которое я могу там кормить своих шестерых детей. Поэтому прошу отпустить меня на вольные хлеба». И Патриарх издал очень мягкую резолюцию - мол, «запрещается в служении, пока не определится с самим собой». То есть тебя могут отправить в запрет или ты сам можешь проситься в него на какой-то срок. Это не лишение сана. Потом ты можешь вернуться. Кстати говоря, мне кажется, что человек, который побывал в отставке и в опале, потом становится лучшим управляющим, чем до этого.
- Это можно отнести, наверное, и к Вам.
- Может быть, и так, да. Священство – это онтологическое клеймо или просто функционал? Для католиков это онтология. По их мнению, сан неснимаем даже решением Римского Папы. Даже если ты ушёл в раскол, тебя отлучили от Церкви, все равно ты священник и в некоторых случаях даже можешь исполнять свои клерикальные обязанности. Но в той версии православия, которая была представлена у любимого мною отца Николая Афанасьева в парижской богословской школе, предполагается, что священство – это функция, которой община наделяет тебя. То есть община первична по отношению ко всему. Если община не видит в тебе своего священника, соответственно, ты свободен. И человек может на какое-то время находить для себя какие-то иные опции, более важные, а потом, может быть, вернуться.
В общем, здесь есть некое поле для серьёзных, в том числе богословских, размышлений. Нельзя тему расстриг сводить к просопографии, к обсуждению того, кто и почему снял с себя сан, или был его его лишен. В этом вопросе есть богословское измерение.