«16 ноября 1843 года . Некто [Николай I] увидел в Варшаве на сцене певицу Ассандри, которая очень красива, и захотел, чтобы она была в Петербурге. На беду Ассандри настолько же дурно поет, насколько она прекрасна. Ее жестоко ошикали. Публика знала, каким образом она попала в Петербург, и в шиканье ее, может быть, сказывалось и другое, тайное намерение.
Как бы то ни было, кому-то это не понравилось, и когда Ассандри вторично выступила на сцену в "Норме", ей хлопали такие руки, которые могут всю Россию отхлопать по щекам.
Между тем в 256 номере "Пчелы" сказано о первом представлении "Нормы", где явилась прелестная Ассандри, следующее: "Мы не скажем об этом представлении ни словечка, по латинской пословице: aut bene, aut nihil... Гораздо более имели мы наслаждения в зверинце г-на Зама" и пр. Из-за этой фразы над цензурой разразилась страшная гроза. Князь Волконский (министр двора) требует ответа для доклада государю: "На каком основании осмелились пропустить сию неприличную фразу (сравнение оперы со зверинцем), и кто ее сочинитель?"
Мы до пяти часов пробыли в цензурном комитете, изготовляя ответ на сей мудрый запрос. Ответили, что цензура "в простом сближении двух разнородных предметов - оперы и зверинца - она видит только дурной вкус автора статьи, против чего нет никаких цензурных правил, а, напротив, цензурный устав требует, чтобы цензора не вмешивались в дела личного вкуса".
Поверит ли потомство такой ребяческой тяжбе со здравым смыслом слепой прихоти, требующей, чтобы в угоду ей черное называлось белым?.. Цензора "Северной пчелы", Очкин и Корсаков, приготовляются уже к гауптвахте. Посмотрим, что из этого выйдет».
http://az.lib.ru/n/nikitenko_a_w/text_0030.shtml
В 1833 году Никитенко был назначен цензором и скоро провёл 8 дней на гауптвахте за то, что пропустил стихотворение Виктора Гюго «Enfant, si j'étais roi» (в переводе М. Деларю).
В 1842 году Никитенко был подвергнут аресту на одну ночь при гауптвахте за пропуск в «Сыне отечества» повести П. В. Ефебовского «Гувернантка», насмешливо отозвавшейся о фельдъегерях.
И все же в отставку ушел академиком и тайным советником.
Это я к тому, что обычно инквизиторами становились образованные люди. И порой они защищали обвиняемых от произвола толпы или власти.
А "николаевская эпоха" в этом эпизоде, конечно, во всей красе... И опять же видно, что Николай умел злиться, но умел и прощать (и декабристов, и Пушкина, и цензоров).
***
Еще из этого дневника:
«15.Х1.1843. Начальница Смольного монастыря пригласила меня сегодня к обедне в свою церковь, где должен служить митрополит. Давно не видал я архиерейской службы. Первое впечатление поразительно: в ней род какого-то драматического величия. Потом становится монотонно. О рабская Византия! Ты сообщила нам религию невольников. Проклятье на тебя всамделе, все, что есть самого великого в христианстве, того нет в этом позолоченном храме форм, которые деспоты придумали, чтобы самой молитве преградить путь к Богу. Везде они — и они. Нет народа, нет идеи, всеобщего равенства! Иерархия подавляющая, пышность ослепительная, чтобы отвести глаза, отуманить умы, — все, кроме христианской простоты и человечности.
Митрополит Антоний - добрый старик. В выговоре его малороссийское произношение, а в физиономии его что-то добродушно-пошлое. Это добрый сельский священник, по-видимому готовый побалагурить и повеселиться. Протодьякон - гигант, геркулес, едун. Впрочем, завтракали очень умеренно. Вероятно, эконом положил половину завтрака к себе в карман. Потом девицы тешили преосвященного игрою на фортепиано и в заключение поднесли ему ковер своей работы».
Какое словечко - "едун"!
